Космос является сквозной философской темой: недостижимой мечтой, идущей из глубины веков, и одновременно истоком религиозной веры и высокой науки. Поэтому космос не исчерпывается конкретными космическими проектами и покорением небесного пространства. Напротив, космос выступает исходным пунктом глобальной проблематизации политики, экономики и культуры. Он демонстрирует свое архетипическое значение для истории всей человеческой культуры. Одновременно космос как проект и предмет воображения нуждается сегодня в новом гуманистическом определении, в котором роль философии нельзя недооценивать. Предстоит найти и теоретически обосновать баланс между задачей экономической эффективности космических исследований и результатов освоения космоса, с одной стороны, и использованием их для креативного развития человека, проектирования безопасного и справедливого общества и формирования научной картины мира – с другой.

Представленная в статье реконструкция заметок Витгенштейна о действии и намерении из ≪Философских исследований≫ нацелена на дальнейшее обсуждение продуктивности использования заметок Витгенштейна по теории действия в рамках социальной теории (и связанных исследований в области моральной философии и философии права) и приведена как пример последовательного соблюдения философом принципа контекстуализма (включенности социально-философских концепций и построений в контекст различных форм жизни и языковых практик). Через принцип контекстуализма в статье рассматриваются многочисленные попытки инкорпорирования философии позднего Витгенштейна в социальные и связанные исследования (Альбер Ожьен, Шанталь Муфф, этнометодология, сильная программа в социологии научного знания, социология цвета).

Текст является репликой на статью К.А. Родина о теории действия в философии позднего Витгенштейна. Анализируется апофатический подход к описанию воли, волевого действия, субъекта воли. Апофатический подход К.А. Родина сравнивается с подходом к определению трансцендентального субъекта у Э. Гуссерля. Высказывается сомнение, что апофатический подход к описанию волевого действия может служить основанием социальной теории.

В статье рассматривается тезис К.А. Родина о возможности включения заметок Витгенштейна о намерении и действии в контекст философско-правовых исследований. Показано, что хотя понятия намерения и намеренного действия являются актуальными для философии права, но идеи самого Витгенштейна оказали на их актуальность совсем незначительное влияние (а некоторые из них вообще не оказали). Это влияние сводится лишь к тому, что, как и Витгенштейн, многие правоведы, в основном те, кто находились под влиянием идей Г.Л.А. Харта, тоже выступали против каузальной теории действия. И этим оно ограничивается.

В ответной статье предпринята попытка критически отнестись к концепции языковых игр, а также к гипотезе К.А. Родина о влиянии Витгенштейна на социальную науку через привнесение контекстуализма. Витгенштейн предлагает поставить языковые игры на первое место по отношению к чувствам и внутреннему опыту индивидов, принимающих участие в общих практиках. Против этого приводится следующий аргумент: косвенная осведомленность в правилах и нормах, в которых индивид не участвует или которые нарушаются им, говорит о том, что осмысленность действий проистекает не только из контекста, но и из внутреннего рефлексивного понимания. В заключительной части статьи автор обращается к работе Э. Дюркгейма «Самоубийство: социологический этюд», чтобы показать, что контекстуализм в том виде, как он представлен в статье К.А. Родина, возможно, имеет корни в самой социологии.

В данной ответной реплике на статью К.А. Родина мы (1) подробнее обращаемся к анализу понятия ≪воля≫ у Витгенштейна и сравниваем его с версией Гегеля. Несмотря на различия, оба приходят к выводу, что воля не отделена от действия, не существует вне и помимо действия как метафизическая сущность и может быть понята другими. (2) На основании этого и аргумента универсальности языка, намерений и действий мы выдвигаем аргумент против крайней версии контекстуалистского прочтения Витгенштейна антиуниверсалистами.

В статье представлен вариант эпистемического релятивизма, совместимый с языковыми практиками, которые широко используются учеными. Обосновывается тезис о том, что в науке, как и в философии, суждения обычно релятивизированы по отношению к некоторому множеству гипотез или теории. И аналогичная языковая практика позволяет таким же образом интерпретировать хрестоматийные проблемы эпистемологии. Предложенная модель применяется к проблеме Геттиера, в результате чего формулируется условие, блокирующее контрпримеры геттиеровского типа по отношению к классическому определению знания. Утверждается, что этот результат содержательно дополняет хорошо известный вывод Л. Загзебски (1994). Предлагаемая авторами интерпретация близка к эпистемическому релятивизму, имеющему связи с контекстуализмом в эпистемологии и перспективизмом в философии науки.

Статья посвящена понятию a priori и априорному знанию в рамках модели классической науки, предложенной для проведения исследований истории понятий, и в частности понятия «наука» цифровыми методами [de Jong, Betti, 2010]. В первой части статьи я обращаюсь к понятию модели: (1) рассматриваю классическую модель науки с точки зрения ее эвристического потенциала для философских (и в частности эпистемологических) исследований и (2) определяю основные структурные части модели для исследования понятия a priori. Во второй части я рассматриваю теоретические аспекты классической модели науки в контексте функциональной и исторической концепций a priori и возможности ее адаптации к анализу априорного в истории науки. В третьей части я предлагаю возможную модель для исследования a priori для классической модели науки в двух аспектах: (1) a priori в качестве универсальных принципов, лежащих в основе всех наук и (2) a priori как набор положений для конкретной научной дисциплины.

В статье представлены основные стратегии критики картезианской концепции знания о себе в аналитической англоязычной философии. Выделяются четыре базовых аспекта данной концепции: метафизический (как обосновываются свойства знания о себе), методологический (каким способом приобретается знание о себе), семантический (каков источник содержания ментальных состояний) и логико-эпистемический (каков формальный коррелят знания о себе). Рассматриваются четыре соответствующих выделенным аспектам стратегии их критики: критика метафизического аспекта состоит в отказе от тезиса о приватности ментальных состояний, критика методологического аспекта – в отказе от представления об интроспекции по аналогии с восприятием объектов внешнего мира, критика семантического аспекта – в отказе от интерналистской идеи о том, что содержание ментальных состояний не детерминировано внешними факторами, и, наконец, критика логико-эпистемического аспекта – в отказе от соблюдения КК-принципа. Дается краткая оценка эффективности данных стратегий критики.

В статье представлено мнение, что натуралистические тенденции в современной науке, которые особенно выражены в нейронауке, подводят социальное знание к осознанию необходимости пересмотра своих установок и норм, заключающихся в последовательном социоцентризме и биофобии, а значит, и упрощенном понимании феномена ≪генетического редукционизма≫. Показывается, что применение методов естествознания к социальным дисциплинам часто знаменовало серьезный прогресс и даже концептуальные прорывы в их развитии. Достижения нейронауки непосредственно затрагивают и такую традиционную область социально-гуманитарного знания, как политология, что ведет к оформлению самостоятельного направления исследований – политической нейронауки. В оптике этого направления когнитивные стили, характерные для индивидуумов и социальных групп с разными ценностными установками, имплицируют доминирование тех или иных идеологических симпатий и антипатий, которые принято относить к противоположным полюсам идеологической шкалы – либерализму и консерватизму. Значительный эмпирический материал позволяет заключить, что в конечном счете эти идеологические позиции могут быть обусловлены различиями в их онтогенетических ≪фундаментах≫, что позволяет развить идеи И. Канта об априоризме и трансцендентализме в контексте кантианской исследовательской программы в современной нейронауке. Результатом преломления этой программы к политической сфере явилась гипотеза о генезисе и нейронных основаниях политических пристрастий и демонстрация особенностей их динамики. Было достигнуто понимание, что они в конечном счете могут быть фундированы различием в активности определенных нейроструктур, которые, в свою очередь, испытывают влияние со стороны культуры и социума, образуя целостную систему ≪мозг – культура – социум≫, каждый компонент которой оказывает влияние на другие компоненты. Особенности и изменение социально-культурного контекста развития индивидуума или группы людей могут отражаться на архитектонике мозга и смещать, благодаря его пластичности, политические взгляды по шкале идеологий ≪либерализм – консерватизм≫. При этом носители разных когнитивных стилей и, стало быть, с достаточной степенью вероятности, идеологических взглядов по-разному препарируют образы мира, в котором живут, и по-разному рассматривают его прошлое и возможное будущее.

В 70-х гг. ХХ в. возник термин ≪нейроэтика≫ для обозначения медицинской этики в неврологии. С началом широких эмпирических исследований в рамках нейробиологии и когнитивистики, развитием нейроповорота в философии сознания, а также на фоне подъема общественного интереса к исследованиям мозга в первое десятилетие ХХI в. складывается нейроэтика как самостоятельная исследовательская область. Предметом дискуссий до настоящего времени являются вопросы конституирования предметной области, методологии, приоритетных направлений и концепций нейроэтики. На основании обзора ключевых вех и тем в истории оформления нейроэтики как исследовательского пространства авторы статьи предлагают структурировать нейроэтику как метадисциплину, выделяя в ней 4 подхода, отличающиеся по тяготению к теоретическим или прикладным аспектам в рассмотрении задач. Предложенная А. Роскис проблематика нейроэтики уточняется в современных исследованиях. В статье выявлено, что нейроэтика может пониматься как описание нейронных коррелятов морального действия; как оценка этичности исследовательских и терапевтических вмешательств в мозг; как критическое осмысление социальных практик, основанных на знаниях о функционировании мозга или на использовании нейротехнологий; как анализ последствий развития нейротехнологий для социальных структур и отношений. Авторы отмечают, что нейроэтика как исследовательская область продолжает иметь статус становящейся области, что делает анализ ее развития самостоятельной исследовательской задачей.

В статье представлены результаты исследования взаимодействия на форуме reddit.com пользователей приборов транскраниальной микрополяризации мозга (ТКМП) и ученых-экспериментаторов. Наблюдения за форумом и интервьюирование наиболее активных членов интернет-сообщества осуществлялись с применением принципов цифровой этнографии в течение 2020–2021 гг. Полученные результаты призваны углубить понимание как процессов обмена, происходящего между учеными и неспециалистами, так и самого пространства, в котором происходит подобная координация. Удобным инструментом для такой работы является концепт зоны обмена, определяемый через отсутствие консенсуса в отношении научного факта; наличие локальных субкультур, отделенных друг от друга дисциплинарными границами или границами практик; пиджинизация или креолизация языка, происходящие на основе неденежных форм обмена, без взаимного проникновения ценностей. ТКМП представляет собой технологию с недоказанной эффективностью, а потому вокруг нее все еще ведутся научные дискуссии. В отличие от ученых, пользователи представляют альтернативный подход к определению эффективности этих приборов, что позволяет в аналитическом плане рассматривать ТКМП-приборы как пограничный объект. Центральный элемент взаимодействия на форуме – обмен анекдотическими сведениями, который определяет особенности возникающего пользовательского пиджина, направленного на описание индивидуального опыта использования прибора. Взаимодействие на форуме, предполагающее обмен анекдотическими сведениями, приводит к формированию навыка различения, который становится основанием интеракциональной экспертизы – права пользователя давать экспертные заключения, возникающего не на основе формальной принадлежности к научным институтам или в соответствии с личным вкладом в развитие научной дисциплины, но вследствие наличия опыта взаимодействия. В статье отмечается, что попытки пользователей распространить интеракциональную экспертизу за границы зоны обмена, так же как и участие академических ученых в деятельности форума, могут быть связаны с рисками для научных исследований.

Основная гипотеза этой работы в том, что государственное управление технократического типа, опирающееся на знание как ключевой элемент воспроизводства власти, значительно влияет на представление о том, что является объективным и что такое объективность. Мы исследуем процесс трансформации научной объективности как части научного этоса и образующих его практик на примере экономического знания. Ключевой институ - циональной особенностью экономического знания является существование двух относительно автономных эпистемических культур: академической, связанной с производством знания в научных учреждениях, и экспертно-административной, развивающейся в рамках функционирования институтов государственного и корпоративного управления. Государственное управление инкорпорирует научное знание для своих целей, но в ходе его вос - производства в иной, нежели научные институты, среде оно неизбежно претерпевает существенные изменения, подчиняясь административным практикам. Особенностью знания, востребованного и воспроизводящегося в системе госуправления, является инструментальность (возможность превращения в технологию) и установка на квантификацию. В результате числовые показатели становятся базовой социальной технологией и в то же время как бы воплощают собой объективность. Мы показываем, что экономическое знание в системе госуправления предполагает неизбежный и углубляющийся онтологический разрыв с объективной реальностью, так как это заложено в административных практиках. Государству нужно не истинное, а эффективное знание: задача управления не предполагает реалистичное отображение управляемого объекта, а, напротив, стремится его упростить и, с другой стороны, спроектировать или даже сконструировать. Таким образом, в отличие от научного знания объективность знания в управленческих практиках практически никак не связана с объектом (истинностью, репрезентацией). Вместе с тем потребность в инкорпорации академического экономического знания в структуры госуправления и дальнейшее его воспроизводство в принципиально чуждой сфере приводят к существенной деформации научного этоса, выступающего регулятивным элементом производства научного знания. Эрозия затрагивает оба аспекта объективности: как онтологического принципа (реалистическая установка) и как “эпистемической добродетели” (свойство познавательного акта). На этом фоне объективность как “эпистемическая добродетель” трансформируется в “технику дистанцирования” (в основе которой объективность воплощается в цифрах) и в принцип “технической имперсональности”, которые в пределе подразумевают замену субъекта знания технической системой.

В статье рассматривается проблема схоластических источников концепции интенциональности сознания у Брентано. Основным предметом обсуждения служит так называемый тезис об интенциональности, сформулированный Брентано в книге 1874 г. ≪Психология с эмпирической точки зрения≫. Поиски конкретных схоластических источников Брентано ведутся несколько десятилетий, однако и сегодня проблема сохраняет актуальность. Задачи статьи – определить основные позиции по данному вопросу и выявить причины их несостоятельности, а затем предложить собственную гипотезу и привести аргументы в ее пользу. На основе существующих публикаций кратко сформулированы следующие позиции: 1) гипотеза заимствований у Фомы Аквинского; 2) гипотеза заимствований у Аристотеля; 3) гипотеза заимствований у схоластов XIV в. Показана несостоятельность этих гипотез, каждой на своих основаниях. Первая гипотеза исходит из ложных предпосылок, вторая имеет явно редукционистский характер, третья верно определяет точки сходства между Брентано и схоластами, но недооценивает различия между ними. Авторская гипотеза состоит в том, что наиболее точная параллель с брентановским учением об интенциональности обнаруживается в схоластике раннего Нового времени. Она подкрепляется с двух сторон. Сначала на основании биографической и читательской истории Брентано формулируются доводы в пользу обоснованности выдвинутого предположения. Показано, что на схоластов эпохи Декарта Брентано мог выйти благодаря чтению трудов немецких неосхоластов середины XIX в. Затем формулируются основные положения Брентано и барочной схоластики об интенциональности: 1) различие интенциональных и физических феноменов – центральный стержень интенциональной философии; 2) интенциональная направленность – свойство всех, не только интеллектуальных, психических актов; 3) понятие интенционального объекта и его вариации; 4) объектное (объективное) бытие; 5) реальность психических актов и ирреальность их содержаний. Сравнение свидетельствует о том, что они аналогичны не только содержательно, но и функционально.

This article is a reflection on some conceptual ideas of the book “Humanity and Technos: the philosophy of coevolution” related to negative assessments of the socio-anthropological consequences of the development of technoscience. It is noted that the author’s criticism of novationist interpretations of scientific and technological progress is subordinated to the main idea of the book about the incompatibility of the principles of convergence and coevolution in the relationship between man and technology. It is shown that the book examines not only the external challenges of technoscience, but also the areas of scientific research that threatens the world of traditional man. Based on the results of the analysis of the book's content the following main conclusions are made. 1. Despite the presence of a large group of social problems generated by the fourth technological order the authors of the book are most concerned about the consequences of the development of digital technologies that can change the man's generic nature. 2. Rhetorical theory of number considering in the book as a worldview paradigm of the digital revolution actually has a narrower subject specificity. 3. The assumption that exist a parallel evolution of technology independent of human is contradicting the original premise about the artificial nature of artifacts. 4. Conclusion about the presence of animal traits in humans that were lost during technological revolution is requires specification. 5. The problem of an existential crisis caused by the appearance of a new class of technical artifacts and also the theme of the deficit of freedom in the virtual space has not been its developed. 6. The project of the ideology of left conservatism positioned as the most consistent variant of the philosophy of resistance to the “technogenic degradation of mankind” seems to contradict the dialectical-revolutionary essence of classical Marxism. In conclusion the ideological sense of the main goal for humanity proposed by the authors and the relativity of the ideology of conservatism are shown.

По общему мнению, эпистемология добродетелей (virtue epistemology) совершает ценностный поворот в современной аналитической эпистемологии. В данной статье этот поворот эксплицируется через трансформацию понимания эпистемических ценностей и ценности эпистемических феноменов. В первом смысле речь идет о том, как поменялся взгляд на то, от чего зависит эпистемическая ценность таких категорий, как истина, знание, понимание и т.п. Во втором смысле речь идет о том, какова ценность наших эпистемических понятий: для чего нужно истинное убеждение, знание и т.д.? Показывается, как каузальная связь между нашими убеждениями и интеллектуальными добродетелями позволяет объяснить природу и ценность знания как центральной категории эпистемологии. Выявлено различие между основными направлениями эпистемологии добродетелей сквозь призму двух разных подходов к обоснованию ценностей: ценностный интернализм и ценностный экстернализм. Ценностный экстернализм предполагает, что состояние/мотив/действие получают ценность от чего-то находящегося за пределами сознания человека. Напротив, ценностный интернализм считает, что условия, определяющие ценность, являются внутренними для сознания. Для релайбилизма ценность когнитивного успеха состоит в его каузальной связи с надежными компетенциями субъекта, для респонсибилизма – с добродетельными мотивами познавательной деятельности. Общим для релайбилизма и респонсибилизма является то, что они смещают фокус с ценности следствия (истины) на ее связь с ценностью причины – способности или превосходной черты интеллектуального характера. Анализируются основные подходы к обоснованию фундаментальной ценности знания в эпистемологии добродетелей. Если для релайбилизма высшей эпистемической ценностью является истина как когнитивное достижение, то для респонсибилизма ценность эпистемических категорий прежде всего в их моральной значимости – достижении благой жизни и счастья (эвдеймонии). В заключение сформулированы основные трудности эпистемологии добродетелей и показаны перспективные направления ее дальнейшего развития.

Раньше в эпистемологии считалось само собой разумеющимся, что фундаментальным благом с чисто эпистемической точки зрения является истина. Такой веритизм больше не является данностью, поскольку некоторые философы выступают за плюрализм эпистемических ценностей, согласно которому истина является, по меньшей мере, одним из нескольких нередуцируемых эпистемических благ. Других авторов привлекает монизм эпистемических ценностей, в центре которого находится нечто иное, чем истина, например знание или понимание. Утверждается, что отвергать веритизм было бы преждевременно. Возражение от цели познания утверждает, что помимо достижения истины у познания могут быть иные цели: знание, понимание и т.д. В ответ на это утверждается, что названные цели не являются автономными по отношению к достижению истины. Возражение от средств познания утверждает, что в познании ценным являются не только результаты, но и то, каким образом они получены. В ответ на это отмечается, что средства познания могут иметь не-эпистемическую ценность, но их познавательная ценность связана с приближением к истине. Еще одно возражение связано с проблемой придания ценности любым тривиальным истинам, что, по-видимому, вытекает из веритизма. Сюда же относится сходное возражение, что из веритизма вытекает, что исследователь должен стремиться к достижению как можно большего количества тривиальных истин. Подобные возражения основаны на предпосылке, что согласно веритизму все истины одинаково ценны. Некоторые веритисты, в частности А. Голдман, согласны с тем, что веритизм предполагает максимизацию истинных убеждений. Однако в статье утверждается, что те, кто ценит истину, вполне могут придавать каким-то истинам (например, научным) большую ценность, чем другим. Таким образом, показывается, что те мотивы, которые предлагаются для отказа от веритизма, при ближайшем рассмотрении оказываются слабыми, поскольку они опираются на сомнительную интерпретацию веритизма. В статье обосновывается положение, что в споре об эпистемических ценностях в качестве концептуально первичного понятия следует рассматривать не понятие эпистемического блага, а понятие интеллектуально добродетельного исследователя. Определение того, что есть фундаментальное эпистемическое благо, должно следовать из определения интеллектуально добродетельного исследователя, а не наоборот. Подобное утверждение совместимо с аксиологическим тезисом веритизма (фундаментальным эпистемическим благом признается истина) и одновременно избавляет нас от необходимости максимизации тривиальных истин.

В этот раз Д. Притчард занят спасательной операцией: веритизм в осаде, и он встает на его защиту. Я во многом согласен с его версией веритизма, но меня смущает утверждение, чтоценность всех эпистемических благ трактуется в инструментальном ключе. Так, если Большой Брат внушит безоговорочную веру в полное содержание Британской энциклопедии, то даже если мы считаем это содержание истинным без исключений, результат не будет безусловным благом с эпистемической точки зрения. В чем же тогда проблема с внушением Большого Брата? Почему его ценность так низка с эпистемической точки зрения, несмотря на то, что оно приближает нас к истине? Я утверждаю, что, хотя в гносеологии ценность истинного суждения является фундаментальной, можно выделить аспекты утверждений, которые оцениваются независимо. В статье ценность попытки вообще сделать чтото оценивается с точки зрения трех соображений: 1) успех или неудача; 2) компетентность лучше, чем некомпетентность; 3) успех благодаря компетентности лучше, чем успех благодаря удаче. Подобную структуру можно распространить на оценку убеждений. Например, для участника телевизионной викторины удачная догадка будет приемлемой, а для пациента офтальмолога, которому нужно прочитать буквы на оптометрической таблице, удачная догадка не приемлема. В последнем случае скорее будет важным то, насколько правильное суждение зависит от зрительных способностей пациента. Я отмечаю, что алетическое утверждение (т.е. истинность благодаря способности) есть разновидность истины. Во второй части статьи я предлагаю собственное решение проблемы поглощения (swamping problem), которая состоит в том, что ценность истины поглощает всякую иную эпистемическую ценность. Я считаю, что эта проблема имеет значение только для процессуального релайбилизма, а не для агентного телеологического релайбилизма, который защищается в статье. С точки зрения процессуального релайбилизма убеждение рассматривается как продукт, который отличается от производящего его процесса. Так же, как ценность чашки кофе не зависит от того, каким образом она изготовлена, ценность убеждения не зависит от того, как оно сформировано. В статье утверждается, что аналогия «процесс – продукт» в отношении убеждений субъекта является ложной. Убеждения, представления, суждения субъекта неотделимы от самого субъекта. Их следует скорее рассматривать как эпистемические акты, проявления агентности познающего. Таким образом, в статье критически рассмотрены аргументы Притчарда и предложена альтернативная версия веритизма.

В статье «В защиту веритизма» Данкан Притчард пересматривает аргументы в пользу веритического монизма, или тезиса о том, что истина является единственным фундаментальным эпистемическим благом. В этой реплике я начну с разъяснения тезиса Притчарда, а затем перейду к оценке его аргументации. Притчард понимает «фундаментальную» ценность как «неинструментальную». Соответственно, веритизм Притчарда оказывается тезисом о том, что истина является единственным эпистемическим благом с неинструментальной эпистемической ценностью, а все остальные эпистемические блага ценны в силу их инструментального отношения к истине. Я утверждаю, что аргументы в пользу веритизма не были приведены Д. Притчардом. Центральный аргумент статьи заключается в следующем: даже если допустить, что любая эпистемическая ценность включает в себя то или иное отношение к истине, то помимо инструментального отношения существует множество вариантов того, как соотносятся эпистемическая ценность и истина. Более того, некоторые из них, похоже, указывают на фундаментальный (т.е. неинструментальный) характер иных эпистемических благ. Например, истина является составной частью определения знания, и знание представляется эпистемически ценным в силу его конститутивного отношения к истине. Таким образом, знание является эпистемически ценным, но не в силу инструментального отношения к истине. Аналогичным образом, обоснованное убеждение имеет интенциональное отношение к истине, и оно также представляется эпистемически ценным само по себе. То же самое, как утверждает Л. Загзебски, касается ценности мотивов, которые направляют интеллектуальный поиск. Их ценность не находится в инструментальном отношении к ценности его результатов. Поэтому обоснованное убеждение может иметь эпистемичекую ценность уже в силу наличия отношения мотивационной направленности на достижение истины. Наконец, в отличие от Притчарда, я утверждаю, что обращение к понятию интеллектуально добродетельного исследователя скорее подрывает веритический монизм в пользу плюрализма эпистемических благ. В частности, вполне допустимо, что интеллектуально добродетельный исследователь любит не только истину ради нее самой, но и множество других эпистемических благ ради них самих. Иными словами, представимо, что для интеллектуально добродетельного исследователя такие блага будут обладать неинструментальной эпистемической ценностью. Примерами таких благ могут быть знание, понимание, мудрость и разумное убеждение.

Веритизм – это тезис о том, что истина является фундаментальным эпистемическим благом. Согласно Д. Притчарду, самые серьезные возражения против веритизма – это тривиальное возражение против истины и тривиальная проблема исследования. Первое гласит, что веритизм предполагает, что тривиальные истины так же важны, как и глубокие, важные истины. Второе возражение заключается в том, что веритист должен предпочесть тривиальное исследование, которое порождает множество тривиальных истин, серьезному исследованию с надеждой, но без гарантии открыть какую-то глубокую и важную истину. Оба возражения возникают из-за неспособности веритизма prima facie правильно оценить различные типы истин. Решение Причарда состоит в том, чтобы подойти к истине с точки зрения интеллектуально добродетельного исследователя, который предпочел бы весомую истину тривиальной истине. В своем комментарии я критикую предложенное решение, которое, как я показываю, основано на круговой аргументации. Так, необходимая добродетель для интеллектуально добродетельного исследователя состоит в том, что он предпочтет весомую истину тривиальной, и в то же время весомая истина выше, потому что это цель интеллектуально добродетельного исследователя. Я предлагаю другой способ обоснования веритизма в контексте двух близких возражений. Я утверждаю, что истина является фундаментальным эпистемическим благом, поскольку она делает эпистемологическую сферу практически более ценной, чем любое другое эпистемическое благо. Весомые истины предпочтительнее тривиальных, потому что практическая ценность глубоких и важных истин обычно выше. Предлагаемый подход уходит от попыток доказать эпистемическую ценность истины только в эпистемической сфере, при этом я утверждаю, что он не принуждает интеллектуально добродетельного исследователя искать истину только ради практических соображений.