Научное знание не заключается только в примирении теорий и законов с данными наблюдений. Научное знание предполагает существование определенного количества метатеоретических формирующих принципов, для того чтобы отделять правильные методы работы и теории от ложных. Некоторые из этих принципов носят метафизический характер (например, убежденность в единообразии природы), некоторые - методологический (например, требование повторяемости экспериментов). Одни формирующие принципы сохранились в неизменном виде еще во время научной революции, другие изменились под действием интеллектуальных сдвигов, как внутренних, так и внешних по отношению к научному знанию. Многие из этих принципов имеют теистические корни. Например, представление о том, что природа подчиняется математическим законам, непосредственно проистекает из принятой в раннее Новое время предпосылки о существовании божественного Законодателя. Эта связь между теизмом и формирующими принципами часто остается без внимания в дискуссиях о взаимоотношениях науки и религии. Сейчас, разумеется, сторонники натурализма отрицают влияние теизма на формирование научного знания и предпочитают развивать науку, оставаясь в пределах натуралистического мировоззрения. Но как доказывали Роберт Кунс и Алвин Плантинга, данное утверждение является более проблематичным, чем это обычно принято считать. В частности, они доказывают, что метафизический натурализм вступает в противоречие с некоторыми метатеоретическими формирующими принципами, в особенности с такими объяснительными достоинствами, как простота, а шире - и с научным реализмом. В настоящей статье я рассмотрю эти аргументы, а также возможные возражения на них. В конечном счете я покажу, что теизм может предоставить обоснование философским основаниям научного знания, чего не в состоянии сделать натурализм.

Статья посвящена анализу специфики религиозного сознания в постсекулярном социокультурном пространстве. Основное внимание сосредоточено на исследовании характера и динамики религиозности в постсоветском российском обществе. Осуществлено уточнение семантического объема дихотомических понятийных пар «верующий - неверующий», «религиозный - нерелигиозный», проанализированы особенности функционирования этих понятий в рамках массового религиозного сознания. Предпринята попытка выявления латентных процессов, влияющих на результаты религиозной идентификации. Для этого использован обширный материал конкретно-социологических исследований, проведенных в России за последние десятилетия. В числе основных специфических черт современного религиозного массового сознания выделены следующие: внешний характер религиозности, этнокон- фессиональный редукционизм, эклектичность и контамина- ционность религиозных воззрений, магическое восприятие сакрального, виртуализация религии, мировоззренческая интолерантность, обусловленная преобладанием верующих первого поколения.

С позиций реформатской эпистемологии, дополненной идеями эволюционной когнитивистики, в статье обсуждается проблема обоснованности веры в Бога откровения. Так как наши познавательные способности являются продуктом эволюции, есть основания полагать, что вне их досягаемости оказались сущности, которые не имеют прямого или косвенного отношения к задачам выживания. Если в число этих сущностей входит могущественная и благая личность, иначе говоря, Бог, то можно ожидать, что Он не оставит нас без знания о Себе, даже если мы не в состоянии убедиться в Его существовании силами своего разума. Можно представить, что с целью внушить нам веру в Себя, Бог в дополнение к сверхъестественному откровению воспользовался заранее предвиденным Им стечением естественных обстоятельств. Таким образом, если Бог существует и я верю в Него, то сама моя вера наверняка является результатом предусмотренных Им процессов порождения истинных верований и потому может считаться обоснованной даже при отсутствии соответствующих доказательств.

В данной статье кратко описывается интеллектуальный контекст, в котором возникла лекция «О предназначении оправдывающей веры» Джона Генри Ньюмена. Ньюмен - выдающийся английский теолог, писатель и философ, оказавший огромное влияние на развитие Англиканской и Римско-католической церквей в XIX и XX вв. Именно Ньюмен стал одним из лидеров так называемого Трактарианского движения. Трактарианцы предложили радикальное переосмысление отношения Англиканской церкви и других вселенских церквей. Самым известным выражением этого переосмысления стала теория ветвей (branch theory), в рамках которой Англиканская церковь является одной их трех ветвей единой вселенской Церкви на ряду с Римско-католической и Православной церквями. В «Лекциях об оправдании» Ньюмен раскрывает свою идею via media, стремясь продемонстрировать специфику Англиканской церкви и ее отличие, прежде всего, от протестантизма. Лекция «О предназначении оправдывающей веры» является в этом смысле весьма характерным примером проведения позиции среднего пути.

«Лекции об оправдании» были прочитаны Джоном Генри Ньюменом, одним из лидеров Трак- тарианского движения, в 1837 г. в Оксфорде, а затем опубликованы в 1838 г. В данной серии лекций раскрывается учение Ньюмена о «срединном пути» Англиканской церкви, которая в рамках своего вероучения призвана пройти между крайностями папизма и популярного протестантизма. Предлагаемая читателю десятая лекция посвящена анализу взаимосвязи между верой и оправданием в вероучениях протестантизма и англиканства. Автор критикует популярную протестантскую доктрину об оправдании одной верой, которая пренебрегает значением таинств церкви в деле спасения человека. В лекции предлагается истолкование веры как одного из орудий оправдания, которое оправдывает только крещения, а не перед ним. Автор последовательно обосновывает свою позицию, опираясь на тексты гомилий Англиканской церкви и Библии.

Настоящая работа представляет собой рецензию на очередной выпуск международного альманаха «Философия религии»1, подготовленный Институтом философии РАН при поддержке Society of Christian Philosophers. Тексты, составляющие альманах, оцениваются с точки зрения их оригинальности, информативности, научной новизны и обоснованности. Рецензент стремится быть объективным, обращая внимание как на достоинства представленных в тексте философско-богословских позиций, так и на неминуемые в подобных случаях недостатки, имеющие как объективные (например, невозможность адекватного перевода понятий на русский язык), так и субъективные причины.

Настоящая работа представляет собой рецензию на книгу Стивена Т. Дэвиса «Бог, разум и теистические доказательства». В рецензии рассматриваются методологические, методические, логические и онтологические достоинства и недостатки данной книги. Также учитываются и особенности, связанные с переводом книги на русский язык. Анализ ведется не в хронологическом (глава за главой), но в содержательном (тематическом) порядке, что дает возможность читателю быстро ознакомиться с теми темами и проблемами, которые интересуют его в первую очередь.

Автор статьи ставит перед собой задачу дать целостное представление различных смысловых полей, формирующих многозначное понятие «предвидение». Обосновывается, что такая перспектива рассмотрения позволит устранить неоднозначность в понимании того, с чем именно мы имеем дело в том или ином контексте словоупотребления и связанных с ним практик. На основе анализа эволюции значения понятия «предвидение» в философских текстах, современных прогностических практиках и исследованиях механизмов познания выявлено три смысловых поля, структурирующих совокупность представлений о предвидении. Первое обобщено в определении предвидения как конструктивной деятельности в отношении будущего, второе - в определения предвидения как опережения опыта, третье обозначено как образуемое экзистенциальной проблематикой. Показывается, что концепт предвидения как опережения опыта, фиксирующий основополагающие механизмы познания и адаптации человека, выступает фундаментом для двух других смысловых образований, хотя редуцированы к нему они быть не могут.

В данной статье предпринимается попытка определить историческую эпистемологию не как выделенное место в дисциплинарном пространстве, а как весьма специфическую область, чья неустойчивая конфигурация и «состав» определяется отличными от философии способами говорить о знании и его исследовать, прежде всего, в социальных дисциплинах. Важным было не столько то, что в лице социологии, истории, антропологии и пр. философия получила конкурентов в деле производства знания о знании, а в том, что ими был введен радикально отличный режим этого производства. Он стал эмпирическим. В этом режиме знание объективируется не как гомогенный порядок представления, а как нечеткое динамическое множество гетерогенных элементов, находящихся в сложных и исторически варьирующихся отношениях координации. Претензии нефилософских дисциплин на исследование знания порождают зону неопределенностей и проблематизаций, именем которой, собственно, и становится «историческая эпистемология». Но это также зона концептуального воображения, где продумываются новые способы исследовать знание при отказе приписывать ему предельные (трансцендентные или трансцендентальные) спецификации.

Предлагается посмотреть на историческую эпистемологию как на исторически сложившееся наименование для разнородного комплекса философских, социологических, исторических исследований науки, объединяемых общей эпистемологической ориентацией - эпистемологическим антифундаментализмом. Последний защищается от обвинений в крайнем релятивизме.

Предлагается сопоставить тезис о противостоянии универсального (философии науки) и партикулярного (истории науки) и отступлении эпистемологии с трансформациями, произошедшими в философии последние десятилетия, и ее связями с исследованиями науки. Также предлагается обратиться к поиску мотива, который мог бы стоять за проектом исторической эпистемологии.

В статье обсуждается вопрос о причинах эпистемологической и дисциплинарной неопределенности исторической эпистемологии, - в чем основание ее теоретической фрагментарности и избыточного предметного и инструментального разнообразия, а также слабого в сравнении с философией науки дисциплинарного статуса. В этой связи рассматриваются условия формировании философии науки в эпоху превращения науки в производительную силу и причины объективной потребности в «эпистемологической нормативности». Кроме того, высказывается гипотеза о причинах последующей утраты философией науки своей роли нормативного метадискурса - в частности, в связи с проблемой перепроизводства научного знания и кардинального влияния этого фактора на особенности развития современной науки как на эпистемологическом, так и на институциональном уровне.

В данной статье автор критикует некоторые тезисы, выдвинутые С.М. Гавриленко и касающиеся статуса исторической эпистемологии в ряду других социальных и гуманитарных научных дисциплин. Здесь автор опирается преимущественно на французскую традицию исторической эпистемологии, а также подчеркивает необходимость обозначения дисциплинарных границ между эпистемологией, философией науки, историей и социологией науки.

В статье подводятся некоторые итоги дискуссии об исторической эпистемологии. Указывается на ее двусмысленность: как выделенного места в интеллектуальном поле и как проекта, который еще только должен быть построен. На основе замечаний, высказанных участниками обсуждения, выдвигается предположение об исторической эпистемологии как специфической зоне маневров и обменов между философией и эмпирическими исследованиями знания.

В конце XIX в. в российском социально-экономическом сообществе прошел спор о путях модернизации страны, в котором участвовали «легальные марксисты». В статье рассмотрены социальный, идеологический и теоретический контексты этого спора. Показано влияние маржиналистской революции на изменение ситуации в экономической науке того времени. С позиции философии науки дается рациональная реконструкция изменения отношения легальных марксистов к экономической теории Маркса. Показано, что они вполне логично оценивали теорию Маркса как устаревшую и видели в маржи- налистской программе новую и перспективную альтернативу.

Многие современные аналитики сближают основные задачи «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна с программой Б. Рассела, нацеленной на устранения языковой путаницы, порождающей «фундаментальные философские проблемы». Отчасти это верно, но при этом замалчивается ключевая идея «Трактата»: установление границ языка должно подвести к невыразимым ценностям нашей жизни и каким-то образом их показать. Именно это проделал Витгенштейн в «Трактате», однако полученный результат до сих пор остается, в некотором роде, конфиденциальным, оставляя простор разнообразным версиям на этот счет. Предлагаемая работа тоже представляет собой одну из возможных версий, и мы надеемся, что она будет полезна. Наш подход состоит в предельной радикализации характеристик логической структуры, демонстрирующей, что факты в пределах только логической структуры не могут быть поняты и описаны в осмысленных предложениях. Тем самым удается очертить собственно логический уровень языка, и на этом фоне показать существо нелогических смыслов и ценностей, обеспечивающих понимание мира. Такой подход позволяет освоить перформативное измерение «Трактата» и вернуть ценности и смыслы на их законное место, в языковые выражения. Тезис Витгенштейна об их невыразимости в языке трактуется, соответственно, как невозможность выразить их в особых философских или этических предложениях, отдельно от реального функционирования естественного языка.

Данная статья посвящена психофизической проблеме. Наша цель состоит в том, чтобы показать, что не только сознание сопротивляется редукционистскому объяснению, но редукция в рамках науки - далеко не разрешенная и сложная проблема. И если, с точки зрения современных дуалистов, существует лакуна между сознательным феноменальным опытом и другими психическими процессами, то, как мы покажем, сходные лакуны существуют между различными процессами в рамках таких наук, как психология и нейрофизиология (и, соответственно, между фактами психологии и фактами нейрофизиологии), и их наличие никак не противоречит физикализму.В статье будет рассмотрен аргумент Дэвида Чалмерса в защиту дуализма, который также носит название аргумента зомби. В нем Чалмерс пытается показать, что сознание сопротивляется редукционистскому объяснению и не сводимо к физическим фактам. Мы покажем, что аргумент строится на двух предпосылках: 1) редуцируемость физических явлений и 2) возможность полной и завершенной физической теории. Первая посылка означает, что только конъюнкции всех низкоуровневых физических фактов достаточно для заключения о наличии только одной возможной конъюнкции всех высокоуровневых физических фактов. Мы постараемся показать, что из одной и той же конъюнкции всех фундаментальных фактов могут следовать различные конъюнкции высокоуровневых физических фактов, даже при том, что эти различные системы будут неразличимы в поведении. Тем самым, если наша аргументация верна, она показывает, что факта нередуцируемости сознания недостаточно для заключения о ложности физикализма.

Возможен ли логически последовательный семантически замкнутый язык? Ортодоксальным для логики ХХ в. является отрицательный ответ на данный вопрос, представленный в теории типов Б. Рассела и семантической теории метаязыков А. Тарского. Тем не менее современные логики и философы языка не перестают возвращаться к данной проблеме, указывая на ее актуальность в различных аспектах. В частности, утверждается, что семантически замкнутый язык является принципиально важным средством выражения идей логического и философского характера. В логике ХХ в. вопрос о семантически замкнутом языке обсуждался в связи с проблемой логических парадоксов. Б. Рассел и А. Тарский видели основополагающую причину образования парадоксов в явлении самореферентности, которое возникает в семантически замкнутом языке. Соответственно, решение парадоксов усматривалось в том, чтобы устранить их основание, т. е. запретить семантически замкнутый язык посредством введения иерархии логических типов классов (Б. Рассел) или иерархии метаязыков (А. Тарский). Однако в некоторых современных логических исследованиях звучит критика в адрес иерархического подхода Рассела-Тарского, где главным аргументом выступает утверждение о том, что иерархический подход неверно диагностировал причину появления парадоксов. Автор данной статьи не пытается исправить диагностику иерархического подхода за счет выявления иной причины, порождающей парадоксы. Представленное в статье исследование исходит из гипотезы отсутствия единого основания логических парадоксов. Соответственно, автор признает, что решение проблемы парадоксов не может быть дано a priori, в общем виде, посредством искоренения фундаментальной причины, которая их порождает. В этой ситуации предлагается новое “ad hoc решение" проблемы, опирающееся на эмпирический метод фиксации и устранения логических парадоксов. Специфика нового решения состоит в том, что оно допускает существование логически последовательного семантически замкнутого языка.

В статье критически рассматриваются идеи, характерные для теорий технонауки, в частности, связывающие технологии исключительно с материальными артефактами и техникой. Представления о социальных технологиях и инновациях, социальном проектировании и инженерии, гуманитарных лабораториях и прикладном гуманитарном знании позволяют особым способом включить в анализ социогуманитарные науки, а также по-новому говорить об их роли и значении в рамках технонаучного дискурса. В первой части статьи осуществляется реконцептуализации ряда ключевых идей теории технонауки в свете способности социогуманитарных наук производить прикладное знание и собственные технологии, отличные от естественнонаучных. Во второй части на основе конкретного исторического материала обосновывается правомочность предлагаемого подхода. Детально описываются прикладные функции социальных наук: профессиональная подготовка кадров, прикладные исследования, социальная критика, производство мировоззренческих и идеологических концептов, интеллектуальное обеспечение социально-инженерной деятельности, просвещение и формирование гуманитарной культуры. Показывается тесная связь социальных наук с практикой с момента их возникновения и вклад в развитие современной технокультуры.

В статье обсуждается актуальная в наше время тема - понимание будущего. Автор предлагает охарактеризовать сущность будущего, опираясь на анализ его дискурсов и типов. В дискурсе будущего он различает: событийное время, содержащее прошлое, настоящее, будущее, реконструкцию будущего, созданную на основе реконструкций прошлого и настоящего, формирование действий в настоящем с опорой на реконструкцию будущего, наконец, практику, нацеленную на осуществление будущего как замысла или проекта. Событийное время сравнивается с физическим и астрономическим. Соответственно противопоставляется постмодернистское понимание будущего, которое множественно, рукотворно, конструктивно и схематично, натуралистически понимаемому будущему как своеобразному объективно существующему во времени острову (темпоральной реальности), расположенному после островов настоящего и прошлого, при этом существенны и «темпоральная стрела», на острие которой располагается будущее, и совпадание будущего с бытием человека. На основе анализа нескольких кейсов и общих соображений вводится следующая классификация типов дискурса будущего. Характерное для современности «неопределенное будущее» («будущее как вещь в себе»). «Объективно-субъективное будущее», вариантами которого являются, с одной стороны, религиозные представления о будущем, с другой - рациональные, в том числе естественнонаучные, концепции, допускающие участие человека в построении будущего (т. е. два варианта: «объективно-субъективное сакральное будущее» и «объективно-субъективное рациональное будущее»). «Локальное технологическое будущее» (вводится на примере анализа атомных проектов США и СССР). Современная проблема будущего формулируется так. В рамках дискурса будущего мы хотим или угадать (спрогнозировать) будущее, или его построить, причем одинаковое для всех. Но и то и другое в настоящее время невозможно. Живя во времени перехода, когда одна социальная реальность охвачена кризисом и, вероятно, уходит, а другая, грядущая, еще не опознана и не сложилась, невозможно понять, с каким будущим человек столкнется и будет иметь дело. Реализуя множество разных замыслов и проектов будущего и, что не менее существенно, действуя стихийно вне всяких замыслов будущего, человек не может построить единое для всех будущее. Вероятно, нужно примириться с тем, что контролируемых будущих много и все они локальные. Каким-то образом они участвуют в формировании общего для всех будущего, но как, мы не знаем и пока (а может быть и вообще) знать не можем. Лучше исходить из того, что любые, даже неадекватные и деструктивные, замыслы и проекты будущего участвуют в становлении и протекании социальных процессов, поэтому важно их анализировать, чтобы понять их действие и место в общей структуре жизни и социальности.